Неточные совпадения
Иль помириться их заставить,
Дабы позавтракать втроем,
И после тайно обесславить
Веселой шуткою, враньем.
Sel alia tempora! Удалость
(Как сон
любви, другая шалость)
Проходит с юностью живой.
Как я сказал, Зарецкий мой,
Под сень черемух и акаций
От бурь укрывшись наконец,
Живет, как истинный мудрец,
Капусту садит, как Гораций,
Разводит уток и гусей
И
учит азбуке детей.
Вполголоса, скучно повторяя знакомые Климу суждения о Лидии, Макарове и явно опасаясь сказать что-то лишнее, она ходила по ковру гостиной, сын молча слушал ее речь человека, уверенного, что он говорит всегда самое умное и нужное, и вдруг подумал: а чем отличается
любовь ее и Варавки от
любви, которую знает, которой
учит Маргарита?
Мы взроем вам землю, украсим ее, спустимся в ее бездны, переплывем моря, пересчитаем звезды, — а вы, рождая нас, берегите, как провидение, наше детство и юность, воспитывайте нас честными,
учите труду, человечности, добру и той
любви, какую Творец вложил в ваши сердца, — и мы твердо вынесем битвы жизни и пойдем за вами вслед туда, где все совершенно, где — вечная красота!
А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и
учить их, что не свободное решение сердец их важно и не
любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести.
— Верочка, ты на меня не сердись. Я из
любви к тебе бранюсь, тебе же добра хочу. Ты не знаешь, каковы дети милы матерям. Девять месяцев тебя в утробе носила! Верочка, отблагодари, будь послушна, сама увидишь, что к твоей пользе. Веди себя, как я
учу, — завтра же предложенье сделает!
Дальнейших последствий стычки эти не имели. Во-первых, не за что было ухватиться, а во-вторых, Аннушку ограждала общая
любовь дворовых. Нельзя же было вести ее на конюшню за то, что она
учила рабов с благодарностью принимать от господ раны! Если бы в самом-то деле по ее сталось, тогда бы и разговор совсем другой был. Но то-то вот и есть: на словах: «повинуйтесь! да благодарите!» — а на деле… Держи карман! могут они что-нибудь чувствовать… хамы! Легонько его поучишь, а он уж зубы на тебя точит!
— Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите… Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по
любви, — говорил Александр, —
любовь пройдет, и будешь жить привычкой; женишься не по
любви — и придешь к тому же результату: привыкнешь к жене.
Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда ли, дядюшка? ведь вы так
учили…
Ему было легко
учить Юлию: она благодаря гувернантке болтала по-французски, читала и писала почти без ошибок. Месье Пуле оставалось только занять ее сочинениями. Он задавал ей разные темы: то описать восходящее солнце, то определить
любовь и дружбу, то написать поздравительное письмо родителям или излить грусть при разлуке с подругой.
— В первой, ученической, степени масонам преподавались правила
любви и справедливости, которыми каждому человеку необходимо руководствоваться в жизни; во второй их
учили, как должно бороться со своими страстями и познавать самого себя, и в третьей, высшей степени мастера, они подготовлялись к концу жизни, который есть не что иное, как долженствующее для них вскоре настать бессмертие.
Хельчицкий
учит тому же, чему
учили и
учат теперь непротивляющиеся менониты, квакеры, в прежние времена — богомилы, павликиане и многие другие. Он
учит тому, что христианство, требующее от своих последователей кротости, смирения, незлобия, прощения обид, подставления другой щеки, когда бьют по одной,
любви к врагам, — несовместимо с насилием, составляющим необходимое условие власти.
— Я, сударь мой, проповедников этих не один десяток слышал, во всех концах землишки нашей! — продолжал он, повысив голос и кривя губы. — Я прямо скажу: народу, который весьма подкис в безнадёжности своей, проповеди эти прямой вред, они ему — как вино и даже много вредней! Людей надо
учить сопротивлению, а не терпению без всякого смысла, надобно внушать им
любовь к делу, к деянию!
От Пушкаря и рабочих Матвей знал, что Сомиха, пожилая, грязная и толстая баба,
учит городскую молодёжь делам
любви за косушку водки и фунт кренделей.
— И всё это от матерей, от баб. Мало они детям внимания уделяют, растят их не из
любви, а чтоб скорей свой сок из них выжать, да с избытком!
Учить бы надо ребят-то, ласковые бы эдакие училища завести, и девчонкам тоже. Миру надобны умные матери — пора это понять! Вот бы тебе над чем подумать, Матвей Савельев, право! Деньги у тебя есть, а куда тебе их?
— Старик умер среди кротких занятий своих, и вы, которые не знали его в глаза, и толпа детей, которых он
учил, и я с матерью — помянем его с
любовью и горестью. Смерть его многим будет тяжелый удар. В этом отношении я счастливее его: умри я, после кончины моей матери, и я уверен, что никому не доставлю горькой минуты, потому что до меня нет никому дела.
— Вы не
учите мальчика, — говорила Автономова Илье, — и вообще… я должна сказать, что за последнее время всё у нас идёт как-то… без увлечения, без
любви к делу…
Тут его мысль остановилась на жалобах Любови. Он пошел тише, пораженный тем, что все люди, с которыми он близок и помногу говорит, — говорят с ним всегда о жизни. И отец, и тетка, крестный,
Любовь, Софья Павловна — все они или
учат его понимать жизнь, или жалуются на нее. Ему вспомнились слова о судьбе, сказанные стариком на пароходе, и много других замечаний о жизни, упреков ей и горьких жалоб на нее, которые он мельком слышал от разных людей.
Ему бы достаточно и того счастья, что он мог их знать, а не то, чтобы еще их
любви учить!
Телятев. Совершенная правда, что не стою; но разве любят только тех, которые стоят? Что ж бы я был за дурак, если бы стал отказываться от вашей
любви и читать вам мораль? Извините,
учить вас морали я никак не возьмусь, это мне и не по способностям, и совсем не в моих правилах. По-моему, чем в женщине меньше нравственности, тем лучше.
Ипполит. И как это довольно глупо, что ты говоришь. Ты что видела на свете? Кругом себя на аршин. А я весь круг дела знаю. Какие в тебе понятия к жизни или к
любви? Никаких. Разве есть в тебе образование или эти самые чувства? Что в тебе есть? Одна закоренелость, только и всего. А еще ты меня
учишь жить, когда я в полном совершенстве теперь и лет, и всего.
Феона. Ну, какой в тебе ум? Делом тебе надо заниматься, а ты про
любовь в голове держишь. И вся эта мечта твоя ни к чему хорошему не ведет, окромя к пьянству. Сколько еще в тебе, Аполитка, глупости этой самой, страсть!
Учат тебя,
учат, а все еще она из тебя не выходит.
— Послушай! — сказала я, дотрогиваясь до его руки, чтоб он оглянулся на меня. — Послушай, отчего ты никогда не сказал мне, что ты хочешь, чтобы я жила именно так, как ты хотел, зачем ты давал мне волю, которою я не умела пользоваться, зачем ты перестал
учить меня? Ежели бы ты хотел, ежели бы ты иначе вел меня, ничего, ничего бы не было, — сказала я голосом, в котором сильней и сильней выражалась холодная досада и упрек, а не прежняя
любовь.
Но всего более оживляла Московский Университет известная всем
любовь Екатерины к наукам, побуждая родителей
учить детей своих.
— Sacre Dieu! [Проклятие! (франц.).] Что мне в его
любви?.. Помешался сам на театре и хочет всех сделать актерами. Очень весело
учить какую-нибудь дрянь наизусть, пачкать лицо и тому подобные делать глупости.
Андрюшиной хрестоматией я завладела сразу: он читать не любил, и даже не терпел, а тут нужно было не только читать, а
учить, и списывать, и излагать своими словами, я же была нешкольная, вольная, и для меня хрестоматия была — только
любовь. Мать не отнимала: раз хрестоматия — ничего преждевременного. Вся литература для ребенка преждевременна, ибо вся говорит о вещах, которых он не знает и не может знать. Например...
Церковные учителя прямо не признают заповеди непротивления обязательною,
учат тому, что она необязательна и что можно и есть случаи, когда должно отступать от нее, и вместе с тем не смеют сказать, что они не признают эту простую, ясную заповедь, неразрывно связанную со всем учением Христа, учением кротости, смирения, покорного несения креста, самоотвержения и
любви к врагам, — заповедь, без которой всё учение становится пустыми словами.
Один индийский мудрец говорил: «Как мать бережет свое единственное детище, ухаживает за ним, оберегает его и воспитывает его, так и ты, всякий человек, расти, воспитывай и оберегай в себе самое дорогое, что есть на свете:
любовь к людям и ко всему живому». Этому
учат все веры: и браминская, и буддийская, и еврейская, и китайская, и христианская, и магометанская. И потому самое нужное на свете это — выучиться любить.
Ми-Ти
учил тому, что надо людям внушать уважение не к силе, не к богатству, не к власти, не к храбрости, а только к
любви.
Сознание близости смерти
учит людей тому, чтобы уметь кончать свои дела. Из всех же дел есть только одно дело, которое всегда совсем закончено: это дело
любви в настоящем.
Истинное богопочитание свободно от суеверия; когда в него проникает суеверие, то и самое богопочитание разрушается. Христос указал нам, в чем истинное богопочитание. Он
учил, что из всего того, что мы делаем в своей жизни, одно есть свет и счастье людей, это — наша
любовь друг к другу; он
учил, что счастья нашего мы можем достигнуть только тогда, когда будем служить людям, а не себе.
То же и с учениями о вере. Ложные учителя привлекают людей к доброй жизни тем, что пугают наказаниями и заманивают наградой на том свете, где никто не был. Истинные же учителя
учат только тому, что начало жизни,
любовь, само живет в душах людей и что хорошо тому, кто соединился с ним.
Рассказал я этот случай в наивном предположении, что он особенно будет близок душе Толстого: ведь он так настойчиво
учит, что истинная
любовь не знает и не хочет знать о результатах своей деятельности; ведь он с таким умилением пересказывает легенду, как Будда своим телом накормил голодную тигрицу с детенышами.
— Это ничего не значит. Там у него слушатели, которым он говорит только то, что обязан говорить по требованиям службы; а тебя он
учит, как внушает ему его
любовь к просвещению и истине. Ты — счастливец, сын мой: ты имеешь редкого образователя, трудов которого нельзя оплатить никакими деньгами. Дорожи им и уважай его, потому что это такой честный и свободномыслящий человек, значение которого ты поймешь только со временем.
Платон
учил лишь о
любви восходящей, которая и есть эрос.
Рассказал я этот случай в наивном предположении, что он особенно будет близок душе Толстого: ведь он так настойчиво
учит, что истинная
любовь не знает и не хочет знать о результатах своей деятельности; ведь он с таким умилением пересказывает легенду, как Будда своим телом накормил умирающую от голода тигрицу с детенышами.
Эта пастушком наряжена: в пудре, в штанах и в камзоле. И станут Параша с Дунькой виршами про
любовь да про овечек разговаривать, сядут рядком и обнимутся… Недели по четыре девок, бывало, тем виршам с голосу Семен Титыч
учил — были неграмотны. Долго, бывало, маются, сердечные, да как раз пяток их для понятия выдерут, выучат твердо.
Он
учит золотой середине между языческой ненавистью к врагам и христианской
любовью к ним.
Именно Фейербах
учил, что бытие познается через
любовь, что познающий любящий, что
любовь есть бытие.
Но опыт
учит нас тому, что грех лучше побеждается положительным, чем отрицательным путем, пробуждением
любви, познания, творчества, направленностью на красоту и благородство, на высоту.
Он ласкал меня такими отеческими ласками, так искренно
учил меня добру, что я не мог не почувствовать всей цены его
любви и наставлений.
Иисус на вечери
учит апостолов Своих
любви к ближнему и миру; далее несет Он с покорностию крест Свой; ангелы радостно порхают около престола своего Творца… и все кругом меня говорит о добре, о невинности, о небе, и все тихо святою тишиной.
Христианское человечество в истории своей не осуществляло
любви, благодатной жизни в Духе, оно жило под законом природного мира, и великие подвижники его
учили ожесточить сердце свое, чтобы победить греховные страсти [Св. Исаак Сирианин говорит: «Кто всех равно любит по состраданию и безразлично, тот достиг совершенства» («Св.
Любовь, стыдливость, которой не
учили ее в гареме, а научила сама природа, били ключом из сердца ее и выступали на щеках румянцем, в глазах — томительным огнем.
— Ах, как ты мне надоедаешь, Люба! — воскликнул он. — Целыми днями ты изводишь меня то своей
любовью, то хныканьем. Ну да, я обещал обвенчаться, но поверь, я знаю, что делаю, и обвенчаюсь тогда, когда это действительно будет нужно,
учить тебе меня нечего… Лучше ступай готовиться к отъезду… Поезд уходит через час.
Учил Апостол Иоанн
любви мистической, и св.
Старцы
учат не
любви, а послушанию и вечной заботе о спасении от гибели.
Мать его, дочь довольно известного русского литератора двадцатых годов, в первые годы его детства сама
учила его всему, чему училась в одном петербургском институте, из которого вышла с шифром, и, что всего важнее, умела внушить ему
любовь к добру, правде и чести.
«Сострадание,
любовь к братьям, к любящим,
любовь к ненавидящим нас,
любовь к врагам, да, та
любовь, которую проповедывал Бог на земле, которой меня
учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что́ еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
— О, я несчастная! До чего меня хотят довести все людские советы! Я уже не в силах понять, как мне должно поступать, но мой стыд и
любовь говорят, что я не должна согласиться на то, чему ты меня
учишь.